Загнанные. Протянуть до утра.

[insensato]

Нет, я не буду тут постить о том, как я живу. Для этого у меня уже месяца полтора как есть бумажный дневник)
Но иногда я возвращаюсь к фикрайтерству, тем более, сейчас весна-лето, когда в этом плане у меня дело идет особенно продуктивно... Короче, у меня новый ориджинал, пасаны.

Название: Загнанные. Протянуть до утра.
Автор: mefus wenyn
Бета: нет
Фэндом: ориджинал
Рейтинг: PG
Направленность: слэш
Пейринг: омп/омп
Размер: мини
Жанр: pov, angst, songfic
Статус: закончен
Предупреждения: инцест, хотя тут как посмотреть, deathfic
От автора: сонгфик на песню My Chemical Romance - "Desert Song". Рекомендуется ознакомиться с песней, хотя ленивым и так все будет ясно.
Саммари: в мире, где люди заранее знают дату своей смерти, Пьеру предстоит провести с умирающим братом его последнюю ночь.


We hold in our hearts the sword and the faith
Swelled up from the rain, clouds move like a wraith…

Я не знаю, кто придумал эту абсурдную традицию: выбирать человека, который должен будет всю ночь провести у постели умирающего. По сути, ничего удивительного в этом нет, но это ваша точка зрения, людей, которым, наверняка, этого делать никогда не приходилось, да и, слава Богу. А мне просто страшно до потери пульса. Родители ни на секунду не засомневались в своем решении. Подсознательно даже я предполагал, что выбор должен пасть на меня. Точнее, я бы даже обиделся, если бы на моем месте оказался кто-то другой. И вот он я: тот, кому страшно отворить дверь в эту комнату. В гробу я видал все эти древние традиции, сейчас двадцать первый век! Неудачная шутка. Слишком злободневная.
Моему брату Розарио всего шестнадцать лет. У него не было никаких генетических заболеваний, серьезных травм, а смерть миновала его, даже когда вместе с нашими бабушкой и дедушкой он попал в автокатастрофу, и мама всегда говорила о нем: «Фортуна с самого рождения на его стороне, Пьер. Если он не пострадал, когда ты размахивал саблей над его кроваткой, значит, у него будет счастливая судьба.» Действительно, в детстве я был не самым идеальным братом, по крайней мере, первые четыре года его жизни. Поначалу я не мог смириться с тем, что большую часть внимания мама уделяла маленькому Розарио. Обычная детская ревность, но меня в ней всегда укорял отец, дескать, я старший и должен вести себя подобающим образом, а не досаждать всем своими детскими капризами. Безусловно, отец был прав. Папа всегда прав. В детстве он имел у меня особый авторитет: тогда как мама целыми днями проводила время с нами, занимаясь домашними делами, папа мог допоздна пропадать на работе. Мама говорила, его должность такая важная, что его помощь может понадобиться в любую минуту. «Он спасает людей», - с гордостью рассказывал я своим одноклассникам. Наш отец – один из самых уважаемых кардиологов Кальяри. Очень занятой человек. И семейные ужины, когда мы все вместе собирались за большим столом, рассказывая о том, как прошел день, стали моими самыми любимыми воспоминаниями из детства.
Разница в возрасте с моим братом, кажется, практически стерлась, когда мы повзрослели – ну, правда, что в нашей жизни значат какие-то четыре года? В средней школе мы стали лучшими друзьями. Розарио уважал меня, как и положено младшему брату, но всегда находился со мной скорее на равных, отчасти по вине своего взрывного характера и остроумия, тягой к знаниям и безграничной фантазией. «Талантливый мальчик, очень способный», - говорили маме, когда я еще совсем ребенком поступал в хор мальчиков, где проучился, ни много, ни мало, семь замечательных лет. Все внимание было приковано ко мне, Пьеру, старшему сыну Марини, до тех пор, пока в десять лет первая картина Розарио не ушла с аукциона. Я совершенно не испытывал зависти, но на следующий же день ушел из хора.
Теперь я должен был всего лишь толкнуть дверь и войти в полумрак просторной комнаты. Мама спустилась на первый этаж, закрыв руками глаза, красные от слез, отец же продолжал строго смотреть мне в спину – я чувствовал это затылком, поэтому не хотел оборачиваться. Часы пробили девять часов вечера. Отец стучал пальцами по перилам, молча ожидая, и, наверное, он мог стоять бы здесь вечно, если такое бы потребовалось. Он не мог разочароваться во мне. Я и сам не собирался разочаровывать его.
- Он сам позвал тебя, - услышал я голос папы, прозвучавший словно эхо, и уверенно повернул ручку дубовой двери.
Возле кровати горел одинокий торшер. Я заметил, как лежавшая под одеялом масса дрогнула, когда я несмело закрыл дверь на замок. Сердце забилось чаще, чем стрелка настенных часов, безразлично отсчитывающая секунды. Секунды до неотвратимого конца? Я не мог в это поверить, тем более сейчас, когда на моих глазах из-под одеяла показались взъерошенные черные кудри Розарио, затем затуманенные карие глаза, в которых сразу же загорелась искра, стоило ему увидеть меня, переминающегося с ноги на ногу у порога.
Живая, и вместе с тем натянутая улыбка заиграла на его лице.
- Пьер, это ты, - он попытался встать, но в бессилии смог лишь кое-как сесть, опершись о спинку кровати, - я давно ждал тебя. Почему никто из вас не заходил так долго?
Наивность. Я едва подавил ком в горле, бегая глазами по комнате, и останавливаясь то на картинах в дорогих рамках, то на эскизах, разбросанных по полу, тому самому торшеру с классическим абажуром, но мне не удалось ускользнуть от непонимающего взгляда этих родных глаз, в которых где-то глубоко таилась надежда. «На что?» - подумал я, ведь никто не сообщил ему, что, скорее всего, утром Розарио с нами уже не будет, но апатия, тоска, в которой он весь день провалялся в своей кровати, убеждала меня в одном: он предчувствовал. Предчувствия, на мой взгляд, самое противное, что может твориться в душе человека. Знаешь, что скоро что-то случится, но никогда не можешь быть уверен в этом до конца. Никому не дано понять человека, пытающегося предостеречь остальных от страшной беды. Тогда ведь не удастся предотвратить страдания? Их сменяет разочарование, а это намного страшнее. Я хотел, чтобы Розарио знал, кто в этом доме сможет его понять. Потому что и так уже сумел его сегодня разочаровать. И не в первый раз.

Well after all, we'll lie another day,
And through it all, we'll find some other way…

Я подошел к его кровати и присел на корточки, опуская подбородок на белые простыни. Он улыбнулся и погладил меня по голове. Мне всегда нравилось, что он не переставал улыбаться, от этого всегда становилось легче, и даже как-то уютнее, потому что именно его улыбка для меня была той, особенной. Никто другой не замечал ее. Она была только моя, и он прекрасно знал это.
- Ты чего? – спросил он, перебирая короткие темные пряди волос.
Я поймал его руку своей, продолжая молчать. А затем поднял глаза на его просиявшее лицо, и смог лишь невнятно проговорить:
- Прости меня, пожалуйста.
- За что? – удивился он настолько искренне, что я сам стал прокручивать в голове самые постыдные сцены своей жизни.
За что? А разве не за что, Розарио? Одна сабля чего стоила, хотя мы вместе смеялись над этим потом, посчитав это ребячеством, но в мои-то четыре года мои намерения были абсолютно серьезны. За то, что оставлял одного в грозу, а ведь сам боялся ее до умопомрачения. Нарочно задерживался в школе, чтобы не идти с ним в Обсерваторию, даже если мы давно это планировали. А потом уводил девушек на балах, впрочем, в этом искусстве последние два года он составил мне достойную конкуренцию. Но какие же это мелочи, мелочи, мелочи… Гораздо важнее те счастливые моменты, которых были тысячи, а, может, и больше, и я готов поспорить, он бы посмеялся надо мной, если бы я рассказал ему обо всех этих маленьких ошибках.

To carry on through cartilage and fluid,
And did you come to stare or wash away the blood?

- За то, что не приходил так долго. Родители задержали меня, ты же их знаешь, - и здесь я даже не соврал.
- Конечно, мне ли не знать, - подхватил он и усмехнулся, - никогда не забуду, как полгода назад вы застряли в Милане только из-за того, что мама суеверно отнеслась к этим дурацким предсказаниям астрологов.
Я пропустил короткий смешок. Именно тогда, в Милане, где какое-то время жил наш отец, он получил результаты анализов Розарио. Вердикт врачей был неутешительный. Они пророчили ему от силы четыре месяца. Мне стало страшно при мысли о том, что этот мальчик столько времени жил, не подозревая о страшной заразе, медленно разрушающей его тело. Получается, он умрет, не зная, от чего. Но не мне решать, рассказывать ему об этом сейчас, или нет. Мы давно договорились, что Розарио ни о чем не узнает.
«Или все-таки мне? Я ведь не зря нахожусь с ним здесь, в такую тяжелую для него минуту?» Я вспомнил серьезный взгляд отца и попытался разгадать, что он хотел мне сказать этим. Мать была бы против. Она меньше всего хотела бы, чтобы ее обожаемый сын лишился нормальной жизни под постоянным давлением из-за «какой-то абстрактной холеры, которой и название-то еще не придумали!» Нет, Пьер, у тебя действительно нет на это права.
И тогда ко мне пришло осознание.
И я стал говорить, говорить без умолку, рассказывая ему почти каждую свою мысль, неважно, давно ли я думал об этом, или она только что пришла мне в голову, мудрая или совсем глупая, но брат внимательно слушал каждое мое слово, будто боясь что-то пропустить. Иногда он удивленно сверкал глазами, не вполне понимая, о чем я, но тут же одобрительно кивал и только крепче сжимал мою руку. Эту руку я хотел бы не отпускать никогда. Как быстро проходит человеческая жизнь: вот я бегу с ним по летнему лугу, вот веду его в школу, потом мы шутливо встаем в пару на балу и кружимся в вальсе, на смех самим себе и окружающим людям.
А теперь я сижу у его постели, обеими руками обхватив эти тонкие пальцы и слабенькие запястья. И совершенно не знаю, что ему сказать, чтобы только он понял, как много значит для меня. Родители знали: мы ближе друг другу, чем кто бы то ни было. Но они не предполагали, как тяжела для меня будет эта последняя, длинная ночь.

Well tonight, well tonight
Will it ever come?
Spend the rest of your days rocking out
Just for the dead.

- Пьер, может, зажжем лампу? – вдруг спросил Розарио, пристально вглядываясь в меня с выражением такой непреодолимой тоски на лице, что в моей голове уже не осталось сомнений.
Всё он знает.
Отблески небольшой лампы на столе наполнили его глаза новым, ранее не виданным мною золотым светом, делая их похожими на два янтарных камня, одиноко сияющие в ночи. Я долго без слов смотрел на него, желая понять, что же творится в душе у этого ребенка, который на грани жизни и смерти оказался сильнее меня – человека, кому всего лишь выпало провести ночь у постели больного. Розарио легонько потянул мои руки на себя, отводя взгляд куда-то в темноту. Мне не требовалось повторять дважды. Я с детства знаю эту его привычку осторожно дергать меня и увлекать за собой, только чтобы не оставаться одному. Ему тоже было страшно.
- Двигайся, - весело бросил я и лег на кровать рядом с ним, - братец, не многовато ли тебе одному, а? Тут еще пара человек влезет! – я растянулся во весь рост и заерзал, пытаясь устроиться поудобнее.
Брат рассмеялся. Он много раз дарил мне свою улыбку за этот вечер, но его заливистый смех я слышал впервые. Розарио накрывает меня одеялом и сворачивается в комочек, ближе прижимаясь ко мне. Я в замешательстве провожу рукой по своим волосам: вроде бы, ничего нового, в детстве мы спали в одной кровати, да и потом частенько засыпали вместе после долгих разговоров… но сейчас такая ситуация оказалась для меня неожиданно непривычной. Он заметил это и поспешил одернуть руку, которая потянулась к моему лицу.
- Извини, я как-то не подумал, - покраснев, пробормотал он и обхватил руками подушку.
Розарио выглядел, как загнанный в угол зверек. Я точно видел, как его плечи дрогнули пару раз, прежде чем он сильно сжал веки и закусил губу, пытаясь подавить подступающие рыдания. Боже, я знаю его сто лет, зачем же так закрываться передо мной?..
- Роз, - я провел ладонью по его щеке и поймал первую слезинку, за которой последовал целый ручей, когда неожиданно он открыл глаза, - ты не один. Я всегда буду рядом. Давай, иди сюда…
И еще до того, как я обнял его за плечи, он сам судорожно вцепился в мою рубашку и прижался щекой к моей груди. Взъерошенный и мокрый, как потерявшийся котенок, попавший под проливной дождь. Да, я помнил его именно таким в те редкие минуты, когда он готов был потерять рассудок, ведь даже самые жизнерадостные люди порой не выдерживают всего груза, свалившегося на них.

Did we all fall down?
From the lights to the pavement,
From the van to the floor…

- Правда, будешь? Пьер… - произнося мое имя, он сотрясся от новых рыданий.
«За что ему это? Он ведь просто ребенок…» Мне становилось труднее дышать с каждой мыслью о том, что моего любимого брата скоро не станет. Зачем люди научились предсказывать дату смерти? Кому это было нужно? Никому. Поэтому никто сам не узнавал, когда придет его время отойти в мир иной. Но «добрые» люди всегда подсказывали это в помятых записках, найденных на столиках в кафе, анонимных письмах, слухах, надписях на стекле и других будничных вещах, где таких ужасных вестей никак не ожидаешь увидеть. А он так ничего точно и не узнал. Жизнь даже в этом обошлась с ним несправедливо.
Я пытался успокоить его, привычно ероша мягкие волосы, и он вскоре утих, продолжая крепко обнимать меня. Ровное дыхание Розарио обжигало мою шею. Я никогда раньше не чувствовал брата так близко, но именно в такой близости молчание оказалось самой подходящей замене тысяче слов, ни одно из которых не могло выразить то, что мы ощущали сейчас.
Нет. На самом деле их было целых три.
Три маленьких слова, в которых заключался целый мир, сделанный для нас двоих, в который сейчас навсегда закрылся вход для всех остальных. У меня не хватит слов, чтобы рассказать Розарио, какой он замечательный брат, лучший брат на планете. Точно так же я не смогу извиниться за все плохое, что я сделал, и вспомнить все хорошее. В нашем мире это было не нужно, мы словно стали частями одного целого, где воспоминания, мысли и эмоции общие на двоих. И у меня было только три слова, как магическое заклинание, чтобы Розарио понял, как много он для меня значит.

From backstage to the doctor,
From the Earth to the morgue, morgue, morgue, morgue!

- Роз, - я приподнял его лицо руками. Он, не моргая, смотрел на меня, и подвинул голову еще ближе, - я люблю тебя.
- Это самый счастливый момент в моей жизни, - как странно, что даже у такой истории мог бы быть счастливый конец. – Я тоже тебя люблю, Пьер. Сильно-сильно.
Конечно же, мы любили друг друга. Иначе и быть не могло. Он понял всё, что я хотел этим сказать. И поэтому, когда я нерешительно коснулся его губ своими, Розарио не отстранил меня. Теперь уже мои холодные слезы таяли на его пылающих щеках.
До самого рассвета я смотрел на его спящее лицо, такое же умиротворенное, как и обычно. Наверное, он видел добрые, цветные сны. Я поцеловал его в лоб и зарылся лицом в коротких кудряшках, пряча нахлынувшие слезы.

Well tonight
Will it ever come?
I can see you awake anytime in my head.

Я до последнего продолжал сжимать его руки и целовать уже холодные пальцы. В седьмом часу моего любимого младшего брата не стало.

All fall down,
Well after all...