Бзсхднст

[insensato]

Вот так шутка енотовская про "фильм содержит сцены василия" стала непонятным рассказом. Вообще, я сейчас уже не унылое говно, просто я впитываю окружающее настроение холодной осени. Рассказ написан ко Дню Рождения моей замечательной  сферический Андерсон, и я очень рада, что ей понравилось х3

Название: Сцена Василия
Жанр: рассказ, вероятно, драма
Тип: джен
Рейтинг: G
Размер: мини (3.090 слов)
Содержание: в главном парке безымянного городка работает сторож по имени Василий.

Пятница, осеннее утро. Шестьдесят второй автобус следует по своему неизменному маршруту из какого-то пригорода до автовокзала, а далее – практически через весь город, за что его справедливо прозвали самым медленным транспортом в городе. Видимо, поэтому этот конкретный автобус из всех шестидесяти двух стоит последним, будто бы по значимости и удобству. Тем не менее, пассажиров, стремящихся в город, предостаточно в любое время, что уж говорить про утро и вечер, поэтому на автовокзале его неизменно ждет или покидает целая толпа народу.
А вот после автобус едет почти пустой. Те немногие, кто пренебрегает трамваями с весьма быстрыми и продуманными маршрутами, тихо и размеренно наблюдают за окнами автобуса узкие серые улицы, невысокие здания, напирающие друг на друга в жилых кварталах, неестественно громоздкие фонари, нередко с выбитыми стеклами, снующих туда-сюда людей, а иногда автомобили и велосипеды, которые, к слову, являются, наверное, самым распространенным транспортом в городе.
В конце пути автобус останавливается у ворот городского парка, после чего, не прерываясь, разворачивается и так же спокойно едет обратно. Должно быть, рутинная работа водителя автобуса успокаивает. А, может, наоборот, утомляет видеть эти голые деревья и однообразные домики, не радующие глаз, особенно в это время года.
Именно в этом парке, в маленькой будке у входа, уже десять лет работает Василий Игнатьевич, знакомый всем посетителям сторож. Открываются двери автобуса, и он, кряхтя, сходит на тротуар, опираясь на трость, и к этому времени в автобусе, как правило, не остается уже никого, поэтому водитель, разумеется, давно запомнил Василия. Он бросает ему вслед задумчивый взгляд. Водитель до сих пор никогда не был в главном городском парке.
Стоит отметить, что город, о котором идет речь, совсем маленький и безликий, как и много других городов на отшибе нашей родины. Жители его погружены в совершенно бесперспективную работу и учебу, парк же, такой же мелкий, под стать городку, в основном стал пристанищем пожилых людей, домохозяек с детьми и другими животными, гопников и школьников, прогуливающих занятия (при чем обоснованно – дети как раз осознают бессмысленность школьных уроков, как бы ни старались взрослые выбить эту мысль ненужными правилами из их светлых голов). Целый день в парке ненавязчиво играет музыка. Когда Василий открывает коморку, первым делом он проверяет, работает ли радио. В этом городе всего две радиостанции, и только на одной из них можно услышать и регулярные сводки новостей, и хорошую музыку, преимущественно старую и всем знакомую. Поэтому этим пятничным утром парк просыпается под «Трио до мажор №27» Йозефа Гайдна, хотя о названии произведения не подозревают ни зеваки, случайно проходящие мимо входа, ни сам старый сторож.
У Василия совсем небольшая коморка прямо у ворот, но его это устраивает. Внутри есть радио и телефон, старенький телевизор, которым он все равно не пользуется, кровать и удобства первой необходимости. Телефон, если повезет, звонит всего пару раз в день: Василию некому звонить, его жена умерла еще до того, как он устроился на эту работу, поэтому если звонки и бывают, то только от начальства, или же случайные. Такая отчужденность – именно то, что было нужно Василию. Действительно, в этом парке никогда не происходило ничего плохого, никаких убийств или других страшных происшествий, несмотря на то, что едва защищенный парк, казалось бы, является идеальным местом для любого рода темных дел.
Да, молодежь, бывает, шумит, но что поделаешь, они молоды и полны жизни, почему бы и нет, если им хочется превратить это пустынное место во что-то яркое и веселое. Специально для них есть площадь у фонтана, который, конечно же, сейчас, в середине октября, не работает: первые холода грянули еще в сентябре, не оставив на деревьях ни одного сухого листочка. В центре фонтана возвышается статуя какой-то женщины в средневековом одеянии, но до нее, в общем-то, никому никогда не было дела. Молодые люди просто собираются вокруг своими компаниями по вечерам и подолгу не расходятся по домам. А на лавочках по аллеям и чуть дальше, вглубь деревьев, обитают люди куда более четкие и дерзкие, чтобы «торчать у какого-то фонтана со стремной бабой». Они ведут беседы «за жизнь» совсем другого рода, и их посиделки под монотонный гул гитары или шум мобильных телефонов, конечно же, намного «душевнее». Тех «пацанов», кто ошивается в парке постоянно и не мешает общественному порядку, Василий не выгоняет по ночам. Даже гопники бывают довольно учтивы, хоть им совершенно плевать на музыку Гайдна, льющуюся из утренних динамиков, когда они просыпаются, поднимаются с лавочек и пропадают куда-то.
Василий живет в центре города в двухкомнатной квартире, что, наверное, по нынешнем меркам слишком много для пожилого одинокого человека. Скорее всего, он бы без проблем оставил эту квартиру своей единственной дочери, если бы она ей вообще была нужна: дочь успешно вышла замуж, живет сейчас с мужем и детьми в большом частном доме где-то в Подмосковье, так далеко отсюда. Она почти не вспоминает об отце, они общаются в основном только по праздникам или другим важным дням, несмотря на то, что дочь исправно присылает отцу деньги, которых он никогда даже у нее и не просил. Она не беспокоится за Василия, потому что, удивительно, но тут особо не о чем беспокоиться: в свои 65 лет Василий Игнатьевич не жалуется на здоровье и на одиночество, которое тянет за собой изо дня в день. Да, у него есть парочка друзей: соседи всегда относились к нему приветливо, поэтому он заходит иногда к таким же старикам выпить чаю, посмотреть футбольный матч или обсудить новости, поиграть в шахматы или нарды. Летом во дворе обычным делом были карты и домино. Подростки тоже относятся к Василию с уважением, многих он также видит, проходящих через ворота своего парка.
Не каждый район и дом, наверное, может похвастаться таким почтительным отношением к старшим и полным отсутствием притеснения кого-либо, издевательств даже между школьниками. Внешне все выглядит идеально. Но такое спокойствие жителю мегаполиса покажется подозрительным, что касается местных, то они настолько прижились к нему, что уже не замечают скуку, охватывающую каждый уличный фонарь, и статичность жизни на самих улицах.
Работа Василия проста: следить за порядком в парке, наказывать нарушителей и, в общем, всячески охранять право людей на отдых. Свою ничем не примечательную работу он любит, и никто не мог бы выполнять ее лучше, чем он. К Василию привыкли все. Он запоминает каждого посетителя парка, а за эти годы успел увидеть, как выросли дети и состарились взрослые, как заброшенные аттракционы обвили лианы и кустарники, расцветающие невероятной красотой по весне. Даже в разрухе всегда можно найти какую-то прелесть. Аттракционы и мрачный фонтан стали популярными местами для фотографов и художников, которых в городе мало, но все равно они есть. Дети из художественного училища с напряженным, зорким взглядом приходят и подолгу примеряются, рассматривая изгибы растений вокруг невысокого чертового колеса, достают мольберты или садятся прямо на траву с альбомами. И начинают творить. Василий любит выходить из домика и обходить аллеи чаще, чем положено. Эти творческие дети не от мира сего всегда привлекают его внимание, он недоумевает, как в таком безрадостном месте, как этот город, могут вообще появиться люди с таким необычным восприятием мира.
Ближе к полудню, после планового обхода, Василий Игнатьевич, протерев очки, заваривает кружку горячего кофе и разворачивает свежую газету. С одной стороны, в стране бурлят события, но это все происходит где-то там, через сотни километров, и создается впечатление, что все-таки жизнь не стоит на месте. Нанотехнологии, модернизация, новые и новые законы, громкие судебные процессы, тянущиеся непонятно сколько месяцев, звезды эстрады, толпы недовольных, индексы то падают, то взлетают снова, эпидемия, Ближний Восток, тут наводнение, там засуха, а там землетрясение. Словом, что ни день, то наваждение. Поэтому неплохо иногда взглянуть со стороны на место, где жизнь остановилась, и подумать, что это, в сущности, не так плохо. Василий был бы очень взбешен, если бы толпа людей с флагами и транспорантами решила пройти маршем по главной улице его города или, Боже упаси, развернуть митинг в родном парке. Выгнал бы, не задумываясь. Делом заниматься надо потому что.
По телевизору он видел репортажи с недавних митингов в столице, где неизвестные большинству люди кричали со сцены о свободе в безликую толпу. Знаете, а ведь и в нашем неизвестном городе, в парке, где трудится ежедневно сторож Василий, тоже есть сцена, где устраиваются концерты на день города или важные государственные праздники. Эта сцена, пожалуй, и есть любимое место Василия во всем парке. Рядом с ней есть немного свободного пространства, после которого начинается самый настоящий амфитеатр, вмещающий приличное количество людей. Что интересно, это место тоже полюбилось детям и подросткам. Сторож часто задерживается там, когда людей либо нет совсем, либо какая-нибудь маленькая группа ребятишек чем-нибудь увлеченно занимается на сцене – чаще всего это те же юные художники, так уж получилось, что художественная школа находится совсем недалеко от парка.

Yesterday all my troubles seemed so far away.
Now it look as though they're here to stay,
Oh, I believe in yesterday.

Василий сидит на самом верхнем ряду амфитеатра, погруженный в свои мысли, рассматривая сцену и деревья вокруг, одноцветные сидения и непривычно широкие проходы, где временами снуют люди в поисках свободных мест. Доносятся звуки радио, почти незаметные на фоне застывшей природы. Сегодня на сцене трое детей, и еще несколько человек внимательно наблюдают с первых рядов. Эта свободная днем сцена стала местом репетиций театрального кружка. Он никогда не прогоняет их, хотя сцена должна использоваться только для общественных мероприятий. Но какой же от них может быть вред? Дети не мусорят и не портят сидения. Этого вполне достаточно.
Театральная деятельность, честно говоря, была Василию не слишком интересна. Он не помнит, когда последний раз ходил в театр, может, двадцать, может, еще больше лет назад. И он не понимает, что за пьесу репетируют эти дети, декламирующие длинные и красочные монологи и свободе и ценности человеческой жизни. Такие уж, стало быть, веяния нового времени. Юные души хотят свободы. До тех пор, пока не осознают лет в тридцать, проезжая мимо парка в дождливый день на автобусе в офис или пустую квартиру, что все мы словно живем в стеклянном шаре, где на каждый крик о свободе всего лишь уходит больше кислорода. И только.

Suddenly, I'm not half the man I used to be.
There's a shadow hanging over me,
Oh, yesterday came suddenly.

Вот так под легкую, навевающую грусть, музыку, сцена ненадолго оживает. И на самом деле неважно, что именно собираются ставить в своем школьном театре эти подростки. Важно то, что они приходят именно сюда, как будто хотят пойти наперекор атмосфере апатии, победить которую здесь не удавалось еще никому. Василию нравится наблюдать за тем, как они стараются. Но он остается сидеть в амфитеатре и после того, как дети забирают вещи и уходят, в дороге споря друг с другом и обсуждая какие-то моменты будущей постановки. На спектакль этих ребят Василий даже не прочь был бы посмотреть. Но за все время он ни разу не поинтересовался, где это можно сделать.
Сцена притягивает одиноких людей. Когда спускаются сумерки, Василий уже почти незаметен в пустых рядах, и он замечает двух человек, неторопливо проходящих к самой сцене. Две девушки, постарше, чем предыдущие дети, садятся на сцену и достают термос с чем-то горячим. Одна из них вынимает из кармана сигарету, пока другая разливает по стаканчикам кофе (если судить по запаху, который быстро заполняет все вокруг). Они смеются и разговаривают и собираются остаться здесь надолго. Их слов Василий не слышит – даже тихая музыка перекрывает их. Впрочем, он здесь и не для того, чтобы подслушивать. Ему достаточно видеть.
Эта работа хороша тем, что ты постоянно наблюдаешь. Василий видит проходящее мимо ворот, по длинным аллеям, время. Оно не щадит ни деревья с толстой, трескающейся корой, ни зарастающий мхом фонтан, ни людей, которые, казалось бы, только недавно носились босиком по траве, хохоча и пуская мыльные пузыри, падая прямиком к ногам родителей, а теперь с важным видом несут домой по вечерам портфели документов, не шибко спеша в квартиры, где их, возможно, ждут уже собственные дети. Не щадит время и самого Василия. Он чувствует свою старость каждый день, выходя из автобуса, опираясь на трость при ходьбе, надевая очки, когда надо прочесть газету или объявление на двери подъезда или страницы книги. Чувствует старость он и по фотографиям внуков, которые дочь иногда присылает ему письмами из Москвы, эти прелестные ангелочки растут особенно быстро.
Когда музыка затихает, слов разговора по-прежнему не слышно. Молчание в парке прерывает лишь редкая перекличка местных птиц. Похоже, девушки тоже наслаждаются тишиной, хотя в этом городе ее, кажется, и так предостаточно. Они сидят рядом неподвижно, отставив термос с кофе в сторону.
Покрутив в руках трость, Василий поднимается и начинает медленно спускаться вниз к сцене по ступенькам. Ему удается разглядеть сидящих на сцене девушек получше. Сначала обе они сидят с опущенным взглядом, находясь где-то в своих мыслях, головы их прислоняются друг к другу, как и плечи. Когда Василий приближается, они поднимают головы, и он видит, как та, что когда-то зажгла сигарету, спешно одергивает руку, расцепляя их пальцы. Василий спешно уходит, пытаясь согнать давящее чувство напряжения. Они еще недолго смотрят ему вслед, но он не оборачивается. Он думает о том, чем мог их напугать, не своим же присутствием, да и чего, собственно, им бояться.
Как будто это что-то плохое, быть рядом. Как будто кому-то, мягко говоря, вообще есть до этого дело.

Why she had to go I don't know she wouldn't say.
I said something wrong, now I long for yesterday.

Будь его жена жива, Василий, несомненно, показал бы ей этот парк, провел бы по каждой аллее и тропинке между деревьями. Он не то, чтобы любит его, просто за столько времени он сроднился с этим местом, зная его каждый потаенный уголок. Но вот ей бы действительно понравилось. Она была самым светлым человеком в его жизни, той, другой, в городе, о котором тут никто не слышал. Может быть, они даже сидели бы так же тихо, взирая на пустой амфитеатр холодным вечером. И он бы сжимал ее морщинистую руку в своей.
Только в этом парке Василий мог почувствовать себя нужным. Возвращаясь в свою коморку, он поздоровался по дороге с несколькими молодыми людьми в спортивных костюмах с тремя полосками, которые его, безусловно, узнали. Когда-то он отругал их за то, что под лавочками было полно шелухи от семечек. С тех пор они сорят только на газету, а потом послушно выбрасывают все в урну, иначе сторож гнал бы их взашей до самого вокзала, но не позволил бы причинить вред своему парку. Вот поэтому Василия и держат на этой работе. Он тот человек, преданный своему делу, даже если оно, кроме сомнительного морального удовлетворения, не приносит ему почти ни копейки.

Yesterday, love was such an easy game to play.
Now I need a place to hide away.
Oh, I believe in yesterday.

Сегодня сторож выключает радио раньше обычного. Поздним вечером пятницы, что странно, кроме постоянных посетителей людей тут не бывает. И подходит время, когда Василию нужно снова ждать шестьдесят второй пустой автобус и отправляться домой. Но для автобусов всегда есть расписание, а значит, ничего страшного не произойдет, если он немного задержится. Василий споласкивает кружку, где был кофе, и ставит ее на полку к другой посуде. Убирает газету, выносит мусор перед тем, как выключить в коморке свет. Он запирает дверь и снова идет вперед, вглубь парка, разглядывая длинную тень на асфальте под тусклым светом фонарей. Когда он поднимает глаза, ему кажется, что статуя в центре фонтана плачет.
Ноги сами приводят его к амфитеатру, но в этот раз он поднимается на сцену. Никого уже не может быть здесь в это время. Он стоит посреди сцены и отчетливо слышит свое дыхание. Василий шарит в карманах, достает очки и привычно надвигает их на лицо. Его руки чуть дрожат, когда следующим он вынимает из кармана бумажник. Свет слишком слабый, чтобы разглядеть черты, но Василий Игнатьевич видит маленькую черно-белую фотографию своей жены особенно отчетливо. Он подходит к краю сцены, опускается, поджимая под себя ноги, с глухим стуком кладет рядом трость. На фотографии ни единого сгиба – это единственное, что Василий хранил бережнее всего на свете, эту крошечную фотографию, которая каждый день с ним. В этом месте сцены, кажется, все еще чувствуется тот дух молодости и неуловимого мгновения, оставленный теми девочками несколько часов назад.
Однако, как ни крути, в темноте слишком отчетливо виднеется оттенок безысходности. Василий проводит большим пальцем по фотографии. Женщина на ней улыбается. Никто не видит, как уголки губ Василия тоже изгибаются в легкой улыбке.
Он думает о том, как завтра обязательно спросит маленьких актеров о том, какой спектакль они собираются ставить. Он вспоминает, что у девушки, цеплявшейся за руку подруги, были короткие угольно-черные взъерошенные волосы, прямо как у его дочери. Он хочет, чтобы люди, объединенные сценой, обязательно были счастливы. Никто не говорил, что стеклянный шар невозможно разбить.

Суббота, осеннее утро. Василий громко жалуется на дворников, которые в эти выходные решили, видимо, что можно забить на свои непосредственные обязанности по очистке парка от веток, мусора и листьев, и поэтому на плечи сторожа ложится еще и чужая работа. Ничего не поделаешь. Он берет в руки метлу из коморки и в бодром темпе проносится по аллеям. Люди в это время еще спят – надо быть совсем сумасшедшим, чтобы уже быть в парке ранним утром выходного дня. Правда, самых дерзких ребят в модных кепках, завсегдатаев лавочек, это не касается.
Уже возвращаясь, через пару часов, попутно он решает пройти к сцене, но там все на удивление чисто. Признаться, в такие моменты Василий искренне гордится собой и своей службой. Значит, он действительно хорошо присматривает за своим парком.
И даже без очков в начале аллеи он замечает идущую по направлению к амфитеатру девушку, уже знакомую и ему, и читателям. Короткие темные волосы, серое пальто и громоздкий шарф. Уж очень она напоминает ему дочь: в ее походке чувствуется такая же целеустремленность и непоколебимость, однако, взглянув ей в лицо, когда она проходит рядом, Василий замечает в ее глазах, наряду с самоуверенность, ледяную тоску. Она понимает, что простой сторож заметил больше, чем следовало, но ей все равно – короткими шагами она идет дальше, и лишь стук ее каблуков отдается тихим эхом.
Василий стоит на месте пару секунд, а затем разворачивается и окликает:
- Девушка! – пока она еще не ушла далеко.
Разумеется, она оборачивается. В ее движениях нет вопроса или заинтересованности. Только знакомая сторожу апатия наблюдения.
Он показывает метлой в сторону своей будки у входа.
- Так рано на сцене очень холодно, вам там нечего делать. Не хотите выпить горячего кофе?
Она неловко пожимает плечами, но идет к нему навстречу. Конечно же, она узнала его так же, как и он ее. Именно поэтому к коморке они идут в молчании.
Только потом он замечает, что у нее чуть растеклась под глазами тушь, хотя сегодня не было дождя. Вспоминая жизнь с женой и еще незамужней дочерью в другом городе, истерики и море пролитых слез, он вздыхает. Наверное, в этом возрасте юные дамы все сплошь сентиментальны, до скрипа зубов.
- Вы сегодня без своей подруги.
Она кивает, принимая чашку с черным чаем.
- Большое спасибо.
Почесывая седой затылок, он не знает, стоит ли вообще что-нибудь у нее спрашивать. Тогда его жена разговаривала с дочерью куда больше, чем он сам.
Но тут она сама начинает говорить и становится понятно, как видимое счастье в тот же вечер может исчезнуть, раствориться в воздухе, словно никогда и не было его. Как сигаретный дым или запах кофе.
Слушая, Василий делает радио в парке чуть тише.
Никто не говорил, что стеклянный шар невозможно разбить. Но станет ли от этого больше кислорода - тоже неизвестно.