Я мечтал оказаться с ней зимой на Красной площади и обнять ее крепко, одним глазом рассеянно глядя на Спасскую башню, другим безнадежно потерявшись в ее волосах. Например, мы вылезли бы на каток в обычных ботинках, и к нам уже бежала охрана, как к отъявленным преступникам, и мы бы громко смеялись, прежде чем сорваться и побежать от них за ограждение, кое-как удерживаясь на льду. Может, кто-то даже врезался бы в нас. Может, мы бы сами врезались в кого-то, например, в ребенка. Мне было все равно.
Я никогда не рассказываю ей об этих мыслях. Малейший намек на то, чтобы вытащить ее хоть куда-нибудь поближе ко мне, вызывает резонанс разрыва атомной бомбы. Я даже говорил с ее родителями об этом, они, в сущности, не имеют ничего против. Это она ведет себя, как Рапунцель, добровольно запертая на недостижимой высоте, скидывая косы одному лишь мне в моменты наших редких встреч. Вот ее реальность, из которой она отказывается вырываться. Родители лишь устало пожимают плечами. Они считают ее больной.
Внутри меня что-то боится признать их правоту. Я слишком люблю ее, но, опять же, разве родители любят ее меньше? Их любовь еще безнадежнее, совсем не находит ответа, в то время как мне дозволено иногда карабкаться на верх воображаемой башни, чтобы отдаться сладости ее губ и требовательным прикосновениям, когда в изоляции первобытные инстинкты ее внезапно находят способ вырваться наружу.
Это ненормально, порой я размышляю о том, что у нас с ней общего. Пару лет назад я закончил институт по специальности для самых ленивых и неопределившихся, и теперь протираю штаны в офисе перед компьютером, с чашкой кофе в руке и папкой планов и отчетов на столе, как и положено человеку с моим дипломом. Получаю какие-то деньги, достаточно, чтобы снимать квартиру, обеспечивать себя и свои развлечения, а также гонять за тысячу километров на север, к морю, ради редких встреч с ней. Именно так, у меня – загазованный мегаполис и вонючие вагоны метро, у нее – дом в небольшом городке на побережье Балтийского моря и толпы туристов летом, а крики чаек – круглый год.
Мне безумно нравится это тихое местечко. Добраться очень легко – я выхожу из поезда и несусь через пару платформ, чтобы сесть на электричку как можно быстрее, и через двадцать минут передо мной уже не городские огни и туда-сюда снующие поезда, а кучки аккуратных домиков вперемешку с сосновым лесом, за которыми виднеется море. Ее дом стоит практически на побережье, и она любит встречать рассвет прямо на крыше. Есть в ней от Рапунцель и эта устремленность ввысь. Почему тогда ей не нравятся стены Кремля и уродливые, но зато очень высокие стеклянные здания Делового центра? Она и не видела их вживую.
Вот я снова набрал ее номер, я представил, как она сбегает вниз по лестнице в меховых тапках, нехотя доставая руки из рукавов свитера в этом холодном январе.
- Ты знаешь, у нас выпал снег, - через какое-то время сказал я ей.
- У нас пошел сразу после твоего отъезда, - ответила она, усмехнувшись. – Ветер стал морозить. Чайки держатся кучками днем и скрываются уже ранним вечером.
- Примерно так же поступают у нас в деревне кошки, - сказал я. – Только они еще прыгают на печку, и у тебя бы ни за что не получилось их выгнать.
Она рассмеялась.
- Ну, не скажи. Я бы на многое пошла, чтобы затискать таких очаровашек.
- Так давай, - вдруг выпалил я.
На секунду она замешкалась, переспросила:
- Что «давай»?
- Пойди, - до того, как я осознал, язык пошел на очередную провокацию. – Считай, что я бросаю тебе вызов. Вместе придем к моему деду и я тебя с ними познакомлю.
Она молчала.
- Если они, конечно, захотят, - продолжал я. – Хотя, кто бы отказался…
- Серёж… - привычно прервала меня она.
Наконец, мне пришлось одернуть себя.
- Прости, - я вздохнул. – Мне тяжело.
- Я понимаю, - сказала она, и это фраза, которая из ее уст звучит особенно абсурдно.
- Подумай над этим.
- Безусловно. Но ты же знаешь…
- Да, я знаю, - я быстро отмахнулся. – Ну, как дела с поиском работы?..
Мы никогда не возвращаемся к этому разговору далее. Если бы я не вставлял свои пять копеек вот так, из ниоткуда, она бы предпочла об этом не говорить никогда. А я всего лишь хочу видеть ее улыбку и полки, заставленные многочисленными кремами и лосьонами, и меховые тапочки, и забавный рюкзак с чайками в прихожей, и новый провод под столом (потому что у нее ведь iPhone, что же еще, мне нечего предложить ей в квартире, заточенной под ПК и Android).
- Почему бы тебе не остаться? – ее голос вдруг прервал мои мысли.
- Прости, что? Связь плохая.
Она задумалась, сглотнула, как будто ей не хватало то ли воздуха, то ли смелости.
- Я говорю, Серёжа, переезжай ко мне.
От неожиданности я с грохотом опустил кружку на стол. Безусловно, это не ускользнуло от ее внимания. Я сглотнул.
- Тебя… тебя не слышно, - и дальше я затараторил, как заведенный, - Алис, слушай, давай я перезвоню тебе утром? Наверное, по межгороду ломятся опять, так еще и мне эти китайцы по работе должны звонить как раз… Даже не поговорить нам с тобой толком.
- Сплошные помехи, - добавил я, а она все не отвечала.
- Хорошо, - наконец, спокойно сказала она. – До скорого тогда.
- Да, давай, - спешно ответил я. – Целую.
На том конце провода послышался милый смешок перед тем, как пошли гудки.
Я ни в коем случае не хотел оскорбить ее. И я люблю ее именно за то, что она не увидела в этом оскорбления. Она не из числа истеричек и командирш, безвыходно застрявших на высоте собственного эго.
Это, конечно, не оправдывает того, что я запаниковал как полный дурак. В какой-то мере истеричкой это делает как раз меня.
Я покрутился на стуле пару раз. Без звонкого голоса в телефоне в квартире теперь казалось завораживающе тихо. Стрелки часов ритмично вели свой ход, хотя я никогда не замечал, как они стучат.
Обернувшись к компьютеру, я провел рукой по волосам и глубоко вдохнул. Выдохнул. «Что это было?», - спросил себя я, хотя ответ был очевиден. Я открыл браузер. Мне нужно было как-то оказаться там.
В центре Риги нет катка, но, с другой стороны, как будто я когда-нибудь был на катке на Красной площади. А что касается всего остального, Домская площадь ничем не хуже Красной.