позови меня с собой, назови меня Петрович
С момента написания этого вот прошел уже почти месяц, а я только сейчас перечитала его и решила выложить. Все-таки всегда писанине: стихам, рассказам и околорассказам, потокам сознания, вроде этого, нужно дать время, перед тем, как перечитать его на голову совсем трезвую и понять, что с этим, собственно, делать.
Брат сказал, что я здесь как будто даю заглянуть в мою голову, что ж, так, наверное, и есть. ~3.400 слов, не знаю, как это оформить, так что пусть будет просто под катом.
чух-чух
Мне всегда казалось невозможным хоть как-то уложить свою жизнь в более-менее стабильную систему, которая, работая без сбоев, хотя бы ненадолго обеспечит мне спокойное существование. Обычно для этого люди покупают ежедневники, такие бумажные надзиратели, требующие четкой планировки дня, экономящей время и одновременно забирающей все до последней минуты. Я знаю людей, у которых такой вариант действительно работает. И смотрю на них со смешанными чувствами восхищения и недоумения. Люди, способные на что-то бесконечно далекое от моего понимания, всегда имеют в моих глазах какое-то особое очарование.
Но есть одна мелочь, подчинившись которой я стала чувствовать себя сильнее и свободнее, несмотря на рамки, которыми она, казалось бы, ограничивает. Пять дней в неделю я беспрекословно встаю с кровати, ем, привожу себя в порядок, стараясь не попасть спросонья кисточкой от туши в глаз, и вылетаю из дома не позже 7:54, чтобы успеть на один-единственный поезд, способный доставить меня в школу вовремя. На самом деле, я живу очень близко к метро, и добраться туда в теплую погоду занимает не больше шести минут, не считая таких обстоятельств, как остановиться и погладить соседскую собаку или побегать от шмелей по дороге, тогда, конечно, поход до метро затягивается на неопределенное количество времени. И приходится идти быстрее, потому что правило есть правило, на счету каждый шаг, а в метро надо быть вовремя: поезд отходит в 8:05.
Минутой раньше будет не то. Минутой раньше я оказываюсь совершенно в других обстоятельствах, с другой толпой людей (по сути, конечно, таких же отчужденных, сонных и недовольных утренней поездкой), с другой длиной тени на асфальте где-то в Крылатском, между почтой и площадью. Я могу закрыть глаза и отдаться музыке, орущей в наушниках. А могу трястись от обиды за то, что план не сработал.
Минута позже подрывает весь день до основания. Меня никогда раньше не волновали опоздания, ведь мои друзья не отличаются излишней пунктуальностью, скажем так, но за одну минуту, отданную утру, я могу укорять себя до тех пор, пока не представится возможность все исправить.
Следующим же утром.
Каждое утро необходимо садиться на поезд в 8:05. Если нужный не приходит в это время, виноват не машинист, а моя неспособность решить, наконец, как нужно действовать в таких случаях.
Случайно ли именно это время? И да, и нет. С одной стороны, у меня ушло немало недель на то, чтобы высчитать и, главное, запомнить, когда именно от меня требуется влететь на станцию метро, чтобы попасть на тот самый поезд. Черт его знает, откуда такая привязанность к определенному поезду, может, это всего лишь способ дисциплинировать себя хоть немного, регламентируя незначительные вещи – ведь ничего страшного не случится, если поехать на одну, две, три, даже десять минут позже, мне не грозит за это ни опоздание, ни спешка. Тогда зачем?
Скрывая истинную причину, то есть, не желая принимать эту самую причину даже краешком сознания, я предпочитаю считать это навязчивой идеей. Так уж вышло, что в моей жизни абсолютно все можно списать на иррациональность и выйти сухим из воды, разве что мне не придет в голову взорвать пару станций метро и перестрелять подростков на острове в летнем лагере, тогда, возможно, одной иррациональности будет недостаточно. Придется напомнить о наличии этики, вот она тоже может помочь делу, если в нужный момент о ней упомянуть.
- Мама, еще только сорок минут, мне незачем выходить так рано.
- Разве может быть рано? Ну, приедешь ты в школу раньше, ты же все равно собралась уже, что тебе тут делать?
- Просто не спорь. Рано и все.
Поразительно, но этого объяснения вполне достаточно. Естественно, мама понимает, что все не так просто, что есть идея, которая, как доказывают взломщики снов, однажды поселится где-то в голове, и даже при огромном желании ее оттуда не выбить. Лоботомия, правда, является выходом из любой запущенной ситуации, это факт, и тут она пришлась бы очень кстати. Словно рвануть рубильник, потянуть за рычаг, нажать на кнопку ядерного чемоданчика президента, запуская оружие массового поражения, после которого от идеи не останется и следа.
Но никто не будет искать орбитокласт в столь ранний час, ведь так и на работу опоздать недолго, а использование простого лома или гвоздя для лоботомии – полная безвкусица, нарушение всех норм эстетики, лишь безумец способен осмелиться на такое. Черный чемоданчик президента, неважно какого, белого или, собственно, черного, тоже вне досягаемости. Вероятно, именно поэтому я до сих пор выползаю из дома в одно и то же время и преспокойно шагаю через мост, морщась то от снега, то от солнца, то от паутины и пролетающих перед носом ос, обгоняя людей, чтобы не дай Бог не опоздать в метро.
До второго урока я могу сидеть, зевая, едва концентрируясь на учебе, но почему-то во время прогулки по мосту, над железнодорожными рельсами, я особенно чутко воспринимаю происходящее вокруг, неосознанно наблюдаю за людьми, приглядываюсь, замечая детали. Приятно каждое утро видеть уже знакомое лицо и гадать, а помнит ли этот человек тебя так, как ты его, обращает ли он внимание на заспанные лица, блики на рельсах и тусклые отражения перил в лужах? Наверное, для большинства по утрам нормально не видеть по сторонам ничего вообще, ибо чисто физически в восемь часов это не так-то просто, в мыслях можно угадать скорее: «Да пошло все к черту», чем хотя бы малую долю неравнодушия к окружающим людям. А я иду и желаю добра всем и каждому. В конце концов, у них всех дальше своя остановка, автобус, универ, работа, стресс и проблемы, ни минуты покоя. А у меня – свой поезд. И за то, что я на него успеваю, я от чистого сердца желаю им столько удачи, сколько они способны от меня унести. Мне же не жалко.
- А вы не подскажете, где тут автобусная остановка?
Вот что странно, неужели нельзя выйти из правильного выхода со Славянского Бульвара, притом, что даже внутри метро стоят указатели на автобусную остановку, единственную? Мне не в напряг раз за разом объяснять, куда надо идти.
- Да, конечно, пройдите к дороге, а потом налево, и увидите ее.
А если я всегда объясняю неправильно? Я только на вид человек местный, со спешкой и целеустремленностью в глазах – эта уверенность и появляется-то только потому, что я знаю свой поезд. И знаю, куда он меня довезет, и во сколько, с точностью до минуты. Маршрутки и автобусы для меня едут в никуда.
Я не хочу, чтобы те, кому я когда-либо помогла, пропали в никуда.
Это ведь мне каждый сантиметр моста, ступенька, зеленая мраморная плита, голос, объявляющий станции, стук колеса и тоннель уже родные. А все может быть куда сложнее. Забиваю ли я этим голову по утрам? Помилуйте, нисколько. Я вспоминаю об этом гораздо позже, уже выходя со Славянского Бульвара после обычного школьного дня, оглядываясь назад на мосту, пытаясь разглядеть чертову остановку, чтобы еще раз убедиться: да, я все показываю правильно, а понять мои указания по-другому решительно невозможно даже для умственно отсталых. И я в наушниках, один на один с прекрасной музыкой, и я спокойна.
На самом деле, мой выход из школы тоже практически регламентирован. Но не временем. И рассказать про каждый выход можно гораздо больше. Но так получилось, что это секрет.
В восемь ноль шесть-семь поезд добирается до Кунцевской, если не застрянет в тоннеле по дороге. Вот вам и объяснение того, почему садиться на поезд в 8:06, а не в 8:05, непростительно поздно. Я ведь и проклясть могу всех, кому только что пожелала добра, а то, значит, я к ним с добром, а они мне вот так? На, значит, опаздывай, Полина, поезд в 8:05 был до Молодежной, прости, ну, ты же переживешь как-нибудь, разве нет?
Нет.
Есть мой поезд, а есть чужой. Садясь на чужой, я пропускаю все самое главное. Вспомните правила перевозчика, одно из которых звучит так: «Не изменять условия договора». Так вот, можно считать, что сесть в поезд в 8:05, идущий туда, куда надо, и есть главное условие моего договора то ли с самой собой, то ли с буйным перфекционистом внутри, подающим признаки жизни, может, какие-нибудь пару раз в день. И я бы не хотела, чтобы он показывался чаще, честно говоря, хотя логики в моей жизни, пожалуй, не хватает. Надо сказать, получать логику извне гораздо приятнее и интереснее, чем генерировать нечто похожее самой. Толково все равно не получится. Логики нет уже в том факте, что я несмотря ни на что рвусь утром к одному и тому же поезду.
- Привет.
- Привет!
А, рановато для этого еще.
Возвращаясь к моему уходу из дома, стоит вспомнить сценарий, по которому это все неизбежно происходит. Вот есть у меня отец, который спит много и продолжает спать, даже собираясь на работу. А есть у меня мама, и если маме не надо на работу, она все равно неизменно подрывается минут за двадцать до моего будильника и разворачивает бурную деятельность во всей квартире. Вопрос: «Зачем?» особенно актуален, если учесть то, что на работу ей выходить часа на два позже, чем мне – в школу. Я считаю, что таким людям стоит побольше любить спать. От этого и окружающим спокойнее, и самим энтузиастам уютнее, в общем, мир, любовь, понимание. Да и в какой параллельной вселенной труд в выходной день ставится выше, чем здоровый сон?
Мамы, что тут добавить. Если бы мамы заканчивали свой день на Проспите, проблема бы решилась сама собой. Проспит – золотая, величественная планета, где все во сне прямо пропитано уважением и полным осознанием этой самой торжественности. Стало быть, всех мам закидывает на Дёрс. На Дёрсе, конечно, не расслабишься. Одна компания из неуравновешенных личностей чего стоит. Готова поспорить, что вы не понимаете, о чем в этом абзаце идет речь, так что просто поверьте на слово: какой бы прекрасной и пафосной планетой ни был Дёрс, переместить оттуда всех спящих мам на Проспит было бы самым разумным решением в истории человечества. Где вы, великие умы, когда так нужны?
Иногда ругань встает на моем пути к поезду в 8:05, поэтому по дурацкому мосту идти приходится быстрее. Внезапные порывы любви к мосту у меня, честно, случаются крайне редко, ибо за что его любить? Зимой снег залепляет в лицо, а сугробы обвивают ноги, как будто им так одиноко там лежать, что они хотят остаться со мной еще ненадолго. Летом невозможно соображать из-за солнца, осмотрительность снижается до нуля, поэтому каждый пролетающий шмель приравнивается к атомной бомбе, и если бы кирпичи не были в этом случае метафорой, мост от их количества, когда иду я, давно бы уже провалился. Осенью дождь. Весной дождь. Эти ребята поджидают людей без зонтов на мосту. Бывает, идешь, видишь недоумение и всепоглощающую тоску на лице другого мокнущего человека, и на секунду возникает такое взаимопонимание, что становится чуть теплее. До первой лужи.
Дождь, отбивающий дабстеп по стеклам, завораживает. Но мы с поездом в 8:05 под него еще ни разу не попадали. Бывает же. Через какую-то неделю и два дня это нельзя будет исправить. Необходимость ловить его по будням пропадет, как только из жизни уйдет школа. Словно и не было ее. И поездов тоже не было.
Интересный факт: мое самое яркое впечатление от прошедшего одиннадцатого класса связано с этими бесконечными поездами туда-обратно, но совсем не с тем, который иногда неотвратимо пропадает в тоннелях по моей же нерасторопности. Я помню глаза, раз и навсегда меня поразившие, и я в жизни больше не смогу описать их с тем восхищением от первого впечатления. Угар и прострация. Они были… Да они же и есть, ореховые с мягкими бликами от искусственного света, непривычно светлые – ведь, говоря «светлые», люди скорее имеют в виду нечто прозрачно-голубое или дымчато-зеленое, дождевое, холодное и легкое, чем ту теплоту, которую на протяжении стольких дней не могу описать словами я. Это было первое марта, начало весны. Теперь же она медленно, но верно подходит к концу вместе со школой и поездами, и посмотри, как далеко мы ушли, но недостаточно далеко, чтобы у меня не перехватывало дыхание, когда я опаздываю в метро.
С бешено длинными майскими праздниками по поезду в 8:05 начинаешь скучать особенно остро. Но, к счастью, не настолько, чтобы вскакивать рано утром в свой честный выходной и бежать по приевшемуся маршруту опять, чтобы потом, проехав весь путь в тишине и одиночестве, просто выйти из вагона и перейти на другую сторону платформы. Это глупо. И это будет не то. Поэтому я этим не занимаюсь, просыпаюсь намного позже восьми и тихо, размеренно проживаю день мелкого прикомпьютерного кактуса, ориентируясь на один лишь свет монитора, как мотылек, в ночи летящий на фонарь.
Видела таких. Им нет до меня дела, мотыльки маленькие, с грязноватыми крыльями, настолько безопасные, насколько возможно, но боюсь я их от этого не меньше. А когда убегаешь от них, они, кажется, даже не замечают. Как будто они – те пассажиры, с которыми я сталкиваюсь в вагоне каждое утро, и фонарь для них так же жизненно необходим, как практически случайный поезд – для меня. В таком случае, насекомых понять не так уж сложно. Если бы осы и шмели тоже искали себе поезда, а не были бы сами миниатюрными копиями сверхзвуковых истребителей, мы точно подружились бы. Вместо этого я отлетаю сама, как подорванная на мине, и такие происшествия на моем героическом пути к поезду в 8:05 особенно возмутительны.
Мне с утра и так хватает потрясений. Одна школа чего стоит. Или чуть раньше.
Есть один минус в установленном времени выхода из дома. В отличие от меня, у назойливых соседей есть реальная причина для того, чтобы выходить так рано, и мы обычно сталкиваемся у лифта в неловких разговорах, совершенно ненужных ни мне, ни им, но напрягающих, по-видимому, как раз только меня. Ведь это у меня поезд, музыка и высчитанное количество шагов. А у них машина, ребенок-первоклассник и речи не о чем, перемешанные с любопытством на границе с неприличием. Мне доказывают, что как раз я веду себя неправильно, отталкивая людей, но должна ли я заставлять себя общаться с людьми, мне неприятными? Переоценка своего социального окружения едва ли не главная ошибка человечества, заложенная еще в детстве, как норма. Те, кто визуально близки, могут и не являться таковыми на самом деле, а точнее, достойными близости и доверия.
Есть знакомые, объединенные такой формальностью, как лестничная клетка, уже за это удостаиваемые вежливости, но ничего более обыденно-учтивого отношения не заслуживающие.
Есть «от делать нечего друзья», невольные соучастники, застигнутые в одинаковых обстоятельствах, на почве которых и сближаются. Уберите эти самые обстоятельства, проблемы, хозяйственные вопросы, и не останется ничего. И хорошо, если дело не закончится дуэлью, а то знаю я таких, с ними было сразу понятно, что ничем хорошим их дружба не кончится.
Есть коллеги, одногруппники, одноклассники и прочие, те, которых видишь каждый день, но все равно понимаешь: это не навсегда, и как бы ни было хорошо (или плохо), рано или поздно эти люди уйдут из твоей жизни. Мои вот уйдут через эту самую неделю и два дня. Я стараюсь прикинуть, с кем из них я хоть немного буду общаться спустя шесть лет, которые я проучилась в сей школе, и из двадцати семи на ум приходят максимум четыре. А мучительно не хочется терять от силы двух. Но и это тоже неизбежно. Как же так?
И не будет привычного смеха, взглядов, недосказанности и поездов. Смех, конечно, останется, но ничего общего с тем легким, беззаботным, неудержимым и истерическим иметь уже не будет. И взгляды будут – другие, заинтригованные кем-то новым, и от этого чуть отрешенные. Будут даже поезда, а куда же без них, когда вся наша столица пронизана разноцветными линиями под землей и на земле. Но не в 8:05. И настолько не в том направлении, не так, неправильно, неестественно, что хочется плакать.
Вот поэтому всегда надо ценить то, что имеешь. Понимание этой фразы приходит непростительно поздно, когда было так много планов на последние два месяца, а тут раз – и осталось-то всего ничего.
Прочитать новые страницы комикса с утра, накрасить глаза и губы, натянуть какой-то шмот, набрызгаться духами и шагнуть за порог. Есть вещи, которые остаются неизменными, но не всегда они самые главные.
Перед уроками звонит телефон.
- У аппарата.
- Хе-хе, привет, видела тебя из машины опять, когда ты там, на мосту шла.
- А я, как всегда, тебя даже не заметила.
- Да ты спишь на ходу!
«Сплю, но даже сплю целеустремленно.»
- …ну, что, пойдем в воскресенье?
- Конечно, я гляну сеансы и отправлю тебе, ок?
- Да-да! Только не забудь.
Как будто я когда-нибудь забывала. Воссозданный диалог является аналогом того, как мы строим планы на воскресенье. Эта девушка – моя лучшая подруга, я могу построить в голове любой разговор с ней, и потом на практике ее ответы, скорее всего, будут похожими на те, что придумала я. Уверена, она может точно так же. Такие дела. Не повезло нам в плане разных школ, но что значит школа на протяжении тринадцатилетней дружбы? Я знаю, что могу приехать к ней за шесть минут на велосипеде, покричать под ее окнами, и она выйдет, совсем как раньше. И устроит выговор: «Ну неужели нельзя было позвонить, когда ты там на полпути была еще?»
Есть и другие. Другие бесконечно далеко. До них можно дотянуться, только прикоснувшись к монитору. Так они и становятся самыми близкими, невзирая на сотни километров. Здесь уже так просто не сесть на поезд, надеясь, вдруг время столкнет вас нечаянно в одном и том же месте. Время никогда ни было сильнее расстояния, тем более, время есть лишь его составляющая. Не менее разрушительная, между прочим, чем скорость.
Но это секрет.
Не говорите никому.
То, что осталось так мало времени, и достигнуто тоже мало, вина одной лишь скорости.
Так что на поезд в 8:05 я стараюсь не опаздывать. Скорость должна быть быстрая и постоянная, ведь придерживаться ее не так уж сложно, когда расстояние заведомо известно. Черт его знает, ради чего я пускаюсь в такую демагогию, но отчего-то она мне кажется чрезвычайно важной.
Удивительно, как повседневные вещи могут внезапно заставить открыть новый документ и заполнить страницы словами за пару часов, и как сложно их контролировать, и это ни с чем несравнимое чувство ленивого вдохновения, когда не знаешь, зачем разливать потоки мыслей снова, но не можешь остановить себя. Писать стихи на коленке в метро – та еще романтика. Но коленку неплохо заменяет телефон в руках (со своими минусами – по крайней мере, на бумаге рядом стоящие не могут разобрать почерк, моя паранойя спокойнее, чем в случае с телефоном), а кучу исписанных тетрадей, как в восьмом классе, побеждают монитор и клавиатура. Они же становятся врагами, когда надо, еле понимая собственный почерк, перепечатывать что-либо из этих самых тетрадей ради интернетов. Самое неблагодарное занятие. В котором сам же и виноват, потому что либо контролируй себя и пиши, когда для этого есть все удобства, либо води ручкой по бумаге, но не жалуйся потом на последствия.
Я хорошо переношу последствия. Но обида на человечество, когда нужный поезд приходит в 8:06, невыразима. Как будто из-за мелочи весь день насмарку. Никакой катастрофы не происходит, но что-то меняется, чего-то мучительно не хватает, как воздуха, возможно, из-за осознания допущенной ошибки, с одной стороны, от меня не зависящей: нарушено правило. И это не так, как в Хогвартсе – нарушил правило, и получай дозу приключений на свою голову, друзей прихвати. Есть, правда, одна похожая деталь.
Там поезд, тут тоже поезд. Там поезд у всех, тут поезд у меня. И ждем мы их, готова поспорить, с одинаковым волнением.
Меня на станции узнают кассирши и те женщины, которые крутят педали в своих будках, чтобы работали эскалаторы. Когда я несусь по эскалатору, чтобы успеть, на мгновения мы встречаемся с ними взглядами, и они, кажется, привыкли к моей вечной погоне за вагонами, и даже относятся к этому с пониманием. А спрыгивая, я чувствую себя Джоном Эгбертом, не меньше. Do the windy thing, Polina. Все-таки мы с Джоном одинаковые задроты, просто он умеет летать, а я только думаю, что умею.
Для тех, кто не научился летать, поезда и придумали. Один из них я присвоила себе, совсем недавно, если честно, но если вы до сего момента честно прочитали всю мою писанину, думаю, вы не усомнитесь в том, что поезд этот действительно мой. Пока еще.
Но я не прочь разделить его с кем-нибудь еще. Только одним, возможно, я ведь не люблю большое количество людей. Да и мне все равно за эти месяцы досталось поезда больше. Я же не жадная, чтобы не поделиться на пару дней, если правда нужно.
Пока вы читаете и пытаетесь вникнуть, в чем же смысл трех тысяч слов, уже написанных здесь, я окончательно убеждаюсь в том, что развела все не зря. Вдруг именно ради внимания все это и было начато? Но это слишком просто, да? Оставьте женщину одну, у нее появляются Мысли, и она начинает их Думать. Бойтесь женщин вообще и, по возможности, с ними не связывайтесь. А то нарветесь на какую-нибудь помешанную, которая, опаздывая на поезд, как я, заденет вас нечаянно и скинет на рельсы. Такие вот они, коварные.
Коварные коровы.
А, может, это скомканное повествование и вовсе не обо мне. Оно о поезде или о метро вообще. Если бы главной героиней была я, справедливо было бы поезду догонять меня (Льву Николаевичу привет), но я не ухожу даже на второй план – я оттуда и не выходила, начнем с этого. Оно вырастает из чувства тоски, порабощенной безумием, в преддверии конца, который является и началом. Никогда бы не подумала, что буду воспринимать конец одиннадцатого класса так болезненно. Никогда бы не подумала, что всех одиннадцати лет окажется мало.
- Осторожно, двери закрываются…
Ни одно слово не написано здесь случайно.
- Следующая станция…
И это все является продолжением любой моей писанины, созданной раньше. Следовательно, тоже имеет право на существование, вот так, ненавязчиво, без сюжета, написанное только затем, что так было нужно. Гораздо приятнее наблюдать за лениво ползущими электричками с моста и отражениями домов в лужах, чем подойти, наконец, к завершению рассказа, у которого нет никакой искрометной задумки.
Вот теперь можно обижаться. Только не упускайте свой поезд. Как бы я ни гналась за своим, скажем прямо, я неизменно его упускаю.
И это неправильно. Спасибо за внимание.
Брат сказал, что я здесь как будто даю заглянуть в мою голову, что ж, так, наверное, и есть. ~3.400 слов, не знаю, как это оформить, так что пусть будет просто под катом.
чух-чух
Мне всегда казалось невозможным хоть как-то уложить свою жизнь в более-менее стабильную систему, которая, работая без сбоев, хотя бы ненадолго обеспечит мне спокойное существование. Обычно для этого люди покупают ежедневники, такие бумажные надзиратели, требующие четкой планировки дня, экономящей время и одновременно забирающей все до последней минуты. Я знаю людей, у которых такой вариант действительно работает. И смотрю на них со смешанными чувствами восхищения и недоумения. Люди, способные на что-то бесконечно далекое от моего понимания, всегда имеют в моих глазах какое-то особое очарование.
Но есть одна мелочь, подчинившись которой я стала чувствовать себя сильнее и свободнее, несмотря на рамки, которыми она, казалось бы, ограничивает. Пять дней в неделю я беспрекословно встаю с кровати, ем, привожу себя в порядок, стараясь не попасть спросонья кисточкой от туши в глаз, и вылетаю из дома не позже 7:54, чтобы успеть на один-единственный поезд, способный доставить меня в школу вовремя. На самом деле, я живу очень близко к метро, и добраться туда в теплую погоду занимает не больше шести минут, не считая таких обстоятельств, как остановиться и погладить соседскую собаку или побегать от шмелей по дороге, тогда, конечно, поход до метро затягивается на неопределенное количество времени. И приходится идти быстрее, потому что правило есть правило, на счету каждый шаг, а в метро надо быть вовремя: поезд отходит в 8:05.
Минутой раньше будет не то. Минутой раньше я оказываюсь совершенно в других обстоятельствах, с другой толпой людей (по сути, конечно, таких же отчужденных, сонных и недовольных утренней поездкой), с другой длиной тени на асфальте где-то в Крылатском, между почтой и площадью. Я могу закрыть глаза и отдаться музыке, орущей в наушниках. А могу трястись от обиды за то, что план не сработал.
Минута позже подрывает весь день до основания. Меня никогда раньше не волновали опоздания, ведь мои друзья не отличаются излишней пунктуальностью, скажем так, но за одну минуту, отданную утру, я могу укорять себя до тех пор, пока не представится возможность все исправить.
Следующим же утром.
Каждое утро необходимо садиться на поезд в 8:05. Если нужный не приходит в это время, виноват не машинист, а моя неспособность решить, наконец, как нужно действовать в таких случаях.
Случайно ли именно это время? И да, и нет. С одной стороны, у меня ушло немало недель на то, чтобы высчитать и, главное, запомнить, когда именно от меня требуется влететь на станцию метро, чтобы попасть на тот самый поезд. Черт его знает, откуда такая привязанность к определенному поезду, может, это всего лишь способ дисциплинировать себя хоть немного, регламентируя незначительные вещи – ведь ничего страшного не случится, если поехать на одну, две, три, даже десять минут позже, мне не грозит за это ни опоздание, ни спешка. Тогда зачем?
Скрывая истинную причину, то есть, не желая принимать эту самую причину даже краешком сознания, я предпочитаю считать это навязчивой идеей. Так уж вышло, что в моей жизни абсолютно все можно списать на иррациональность и выйти сухим из воды, разве что мне не придет в голову взорвать пару станций метро и перестрелять подростков на острове в летнем лагере, тогда, возможно, одной иррациональности будет недостаточно. Придется напомнить о наличии этики, вот она тоже может помочь делу, если в нужный момент о ней упомянуть.
- Мама, еще только сорок минут, мне незачем выходить так рано.
- Разве может быть рано? Ну, приедешь ты в школу раньше, ты же все равно собралась уже, что тебе тут делать?
- Просто не спорь. Рано и все.
Поразительно, но этого объяснения вполне достаточно. Естественно, мама понимает, что все не так просто, что есть идея, которая, как доказывают взломщики снов, однажды поселится где-то в голове, и даже при огромном желании ее оттуда не выбить. Лоботомия, правда, является выходом из любой запущенной ситуации, это факт, и тут она пришлась бы очень кстати. Словно рвануть рубильник, потянуть за рычаг, нажать на кнопку ядерного чемоданчика президента, запуская оружие массового поражения, после которого от идеи не останется и следа.
Но никто не будет искать орбитокласт в столь ранний час, ведь так и на работу опоздать недолго, а использование простого лома или гвоздя для лоботомии – полная безвкусица, нарушение всех норм эстетики, лишь безумец способен осмелиться на такое. Черный чемоданчик президента, неважно какого, белого или, собственно, черного, тоже вне досягаемости. Вероятно, именно поэтому я до сих пор выползаю из дома в одно и то же время и преспокойно шагаю через мост, морщась то от снега, то от солнца, то от паутины и пролетающих перед носом ос, обгоняя людей, чтобы не дай Бог не опоздать в метро.
До второго урока я могу сидеть, зевая, едва концентрируясь на учебе, но почему-то во время прогулки по мосту, над железнодорожными рельсами, я особенно чутко воспринимаю происходящее вокруг, неосознанно наблюдаю за людьми, приглядываюсь, замечая детали. Приятно каждое утро видеть уже знакомое лицо и гадать, а помнит ли этот человек тебя так, как ты его, обращает ли он внимание на заспанные лица, блики на рельсах и тусклые отражения перил в лужах? Наверное, для большинства по утрам нормально не видеть по сторонам ничего вообще, ибо чисто физически в восемь часов это не так-то просто, в мыслях можно угадать скорее: «Да пошло все к черту», чем хотя бы малую долю неравнодушия к окружающим людям. А я иду и желаю добра всем и каждому. В конце концов, у них всех дальше своя остановка, автобус, универ, работа, стресс и проблемы, ни минуты покоя. А у меня – свой поезд. И за то, что я на него успеваю, я от чистого сердца желаю им столько удачи, сколько они способны от меня унести. Мне же не жалко.
- А вы не подскажете, где тут автобусная остановка?
Вот что странно, неужели нельзя выйти из правильного выхода со Славянского Бульвара, притом, что даже внутри метро стоят указатели на автобусную остановку, единственную? Мне не в напряг раз за разом объяснять, куда надо идти.
- Да, конечно, пройдите к дороге, а потом налево, и увидите ее.
А если я всегда объясняю неправильно? Я только на вид человек местный, со спешкой и целеустремленностью в глазах – эта уверенность и появляется-то только потому, что я знаю свой поезд. И знаю, куда он меня довезет, и во сколько, с точностью до минуты. Маршрутки и автобусы для меня едут в никуда.
Я не хочу, чтобы те, кому я когда-либо помогла, пропали в никуда.
Это ведь мне каждый сантиметр моста, ступенька, зеленая мраморная плита, голос, объявляющий станции, стук колеса и тоннель уже родные. А все может быть куда сложнее. Забиваю ли я этим голову по утрам? Помилуйте, нисколько. Я вспоминаю об этом гораздо позже, уже выходя со Славянского Бульвара после обычного школьного дня, оглядываясь назад на мосту, пытаясь разглядеть чертову остановку, чтобы еще раз убедиться: да, я все показываю правильно, а понять мои указания по-другому решительно невозможно даже для умственно отсталых. И я в наушниках, один на один с прекрасной музыкой, и я спокойна.
На самом деле, мой выход из школы тоже практически регламентирован. Но не временем. И рассказать про каждый выход можно гораздо больше. Но так получилось, что это секрет.
В восемь ноль шесть-семь поезд добирается до Кунцевской, если не застрянет в тоннеле по дороге. Вот вам и объяснение того, почему садиться на поезд в 8:06, а не в 8:05, непростительно поздно. Я ведь и проклясть могу всех, кому только что пожелала добра, а то, значит, я к ним с добром, а они мне вот так? На, значит, опаздывай, Полина, поезд в 8:05 был до Молодежной, прости, ну, ты же переживешь как-нибудь, разве нет?
Нет.
Есть мой поезд, а есть чужой. Садясь на чужой, я пропускаю все самое главное. Вспомните правила перевозчика, одно из которых звучит так: «Не изменять условия договора». Так вот, можно считать, что сесть в поезд в 8:05, идущий туда, куда надо, и есть главное условие моего договора то ли с самой собой, то ли с буйным перфекционистом внутри, подающим признаки жизни, может, какие-нибудь пару раз в день. И я бы не хотела, чтобы он показывался чаще, честно говоря, хотя логики в моей жизни, пожалуй, не хватает. Надо сказать, получать логику извне гораздо приятнее и интереснее, чем генерировать нечто похожее самой. Толково все равно не получится. Логики нет уже в том факте, что я несмотря ни на что рвусь утром к одному и тому же поезду.
- Привет.
- Привет!
А, рановато для этого еще.
Возвращаясь к моему уходу из дома, стоит вспомнить сценарий, по которому это все неизбежно происходит. Вот есть у меня отец, который спит много и продолжает спать, даже собираясь на работу. А есть у меня мама, и если маме не надо на работу, она все равно неизменно подрывается минут за двадцать до моего будильника и разворачивает бурную деятельность во всей квартире. Вопрос: «Зачем?» особенно актуален, если учесть то, что на работу ей выходить часа на два позже, чем мне – в школу. Я считаю, что таким людям стоит побольше любить спать. От этого и окружающим спокойнее, и самим энтузиастам уютнее, в общем, мир, любовь, понимание. Да и в какой параллельной вселенной труд в выходной день ставится выше, чем здоровый сон?
Мамы, что тут добавить. Если бы мамы заканчивали свой день на Проспите, проблема бы решилась сама собой. Проспит – золотая, величественная планета, где все во сне прямо пропитано уважением и полным осознанием этой самой торжественности. Стало быть, всех мам закидывает на Дёрс. На Дёрсе, конечно, не расслабишься. Одна компания из неуравновешенных личностей чего стоит. Готова поспорить, что вы не понимаете, о чем в этом абзаце идет речь, так что просто поверьте на слово: какой бы прекрасной и пафосной планетой ни был Дёрс, переместить оттуда всех спящих мам на Проспит было бы самым разумным решением в истории человечества. Где вы, великие умы, когда так нужны?
Иногда ругань встает на моем пути к поезду в 8:05, поэтому по дурацкому мосту идти приходится быстрее. Внезапные порывы любви к мосту у меня, честно, случаются крайне редко, ибо за что его любить? Зимой снег залепляет в лицо, а сугробы обвивают ноги, как будто им так одиноко там лежать, что они хотят остаться со мной еще ненадолго. Летом невозможно соображать из-за солнца, осмотрительность снижается до нуля, поэтому каждый пролетающий шмель приравнивается к атомной бомбе, и если бы кирпичи не были в этом случае метафорой, мост от их количества, когда иду я, давно бы уже провалился. Осенью дождь. Весной дождь. Эти ребята поджидают людей без зонтов на мосту. Бывает, идешь, видишь недоумение и всепоглощающую тоску на лице другого мокнущего человека, и на секунду возникает такое взаимопонимание, что становится чуть теплее. До первой лужи.
Дождь, отбивающий дабстеп по стеклам, завораживает. Но мы с поездом в 8:05 под него еще ни разу не попадали. Бывает же. Через какую-то неделю и два дня это нельзя будет исправить. Необходимость ловить его по будням пропадет, как только из жизни уйдет школа. Словно и не было ее. И поездов тоже не было.
Интересный факт: мое самое яркое впечатление от прошедшего одиннадцатого класса связано с этими бесконечными поездами туда-обратно, но совсем не с тем, который иногда неотвратимо пропадает в тоннелях по моей же нерасторопности. Я помню глаза, раз и навсегда меня поразившие, и я в жизни больше не смогу описать их с тем восхищением от первого впечатления. Угар и прострация. Они были… Да они же и есть, ореховые с мягкими бликами от искусственного света, непривычно светлые – ведь, говоря «светлые», люди скорее имеют в виду нечто прозрачно-голубое или дымчато-зеленое, дождевое, холодное и легкое, чем ту теплоту, которую на протяжении стольких дней не могу описать словами я. Это было первое марта, начало весны. Теперь же она медленно, но верно подходит к концу вместе со школой и поездами, и посмотри, как далеко мы ушли, но недостаточно далеко, чтобы у меня не перехватывало дыхание, когда я опаздываю в метро.
С бешено длинными майскими праздниками по поезду в 8:05 начинаешь скучать особенно остро. Но, к счастью, не настолько, чтобы вскакивать рано утром в свой честный выходной и бежать по приевшемуся маршруту опять, чтобы потом, проехав весь путь в тишине и одиночестве, просто выйти из вагона и перейти на другую сторону платформы. Это глупо. И это будет не то. Поэтому я этим не занимаюсь, просыпаюсь намного позже восьми и тихо, размеренно проживаю день мелкого прикомпьютерного кактуса, ориентируясь на один лишь свет монитора, как мотылек, в ночи летящий на фонарь.
Видела таких. Им нет до меня дела, мотыльки маленькие, с грязноватыми крыльями, настолько безопасные, насколько возможно, но боюсь я их от этого не меньше. А когда убегаешь от них, они, кажется, даже не замечают. Как будто они – те пассажиры, с которыми я сталкиваюсь в вагоне каждое утро, и фонарь для них так же жизненно необходим, как практически случайный поезд – для меня. В таком случае, насекомых понять не так уж сложно. Если бы осы и шмели тоже искали себе поезда, а не были бы сами миниатюрными копиями сверхзвуковых истребителей, мы точно подружились бы. Вместо этого я отлетаю сама, как подорванная на мине, и такие происшествия на моем героическом пути к поезду в 8:05 особенно возмутительны.
Мне с утра и так хватает потрясений. Одна школа чего стоит. Или чуть раньше.
Есть один минус в установленном времени выхода из дома. В отличие от меня, у назойливых соседей есть реальная причина для того, чтобы выходить так рано, и мы обычно сталкиваемся у лифта в неловких разговорах, совершенно ненужных ни мне, ни им, но напрягающих, по-видимому, как раз только меня. Ведь это у меня поезд, музыка и высчитанное количество шагов. А у них машина, ребенок-первоклассник и речи не о чем, перемешанные с любопытством на границе с неприличием. Мне доказывают, что как раз я веду себя неправильно, отталкивая людей, но должна ли я заставлять себя общаться с людьми, мне неприятными? Переоценка своего социального окружения едва ли не главная ошибка человечества, заложенная еще в детстве, как норма. Те, кто визуально близки, могут и не являться таковыми на самом деле, а точнее, достойными близости и доверия.
Есть знакомые, объединенные такой формальностью, как лестничная клетка, уже за это удостаиваемые вежливости, но ничего более обыденно-учтивого отношения не заслуживающие.
Есть «от делать нечего друзья», невольные соучастники, застигнутые в одинаковых обстоятельствах, на почве которых и сближаются. Уберите эти самые обстоятельства, проблемы, хозяйственные вопросы, и не останется ничего. И хорошо, если дело не закончится дуэлью, а то знаю я таких, с ними было сразу понятно, что ничем хорошим их дружба не кончится.
Есть коллеги, одногруппники, одноклассники и прочие, те, которых видишь каждый день, но все равно понимаешь: это не навсегда, и как бы ни было хорошо (или плохо), рано или поздно эти люди уйдут из твоей жизни. Мои вот уйдут через эту самую неделю и два дня. Я стараюсь прикинуть, с кем из них я хоть немного буду общаться спустя шесть лет, которые я проучилась в сей школе, и из двадцати семи на ум приходят максимум четыре. А мучительно не хочется терять от силы двух. Но и это тоже неизбежно. Как же так?
И не будет привычного смеха, взглядов, недосказанности и поездов. Смех, конечно, останется, но ничего общего с тем легким, беззаботным, неудержимым и истерическим иметь уже не будет. И взгляды будут – другие, заинтригованные кем-то новым, и от этого чуть отрешенные. Будут даже поезда, а куда же без них, когда вся наша столица пронизана разноцветными линиями под землей и на земле. Но не в 8:05. И настолько не в том направлении, не так, неправильно, неестественно, что хочется плакать.
Вот поэтому всегда надо ценить то, что имеешь. Понимание этой фразы приходит непростительно поздно, когда было так много планов на последние два месяца, а тут раз – и осталось-то всего ничего.
Прочитать новые страницы комикса с утра, накрасить глаза и губы, натянуть какой-то шмот, набрызгаться духами и шагнуть за порог. Есть вещи, которые остаются неизменными, но не всегда они самые главные.
Перед уроками звонит телефон.
- У аппарата.
- Хе-хе, привет, видела тебя из машины опять, когда ты там, на мосту шла.
- А я, как всегда, тебя даже не заметила.
- Да ты спишь на ходу!
«Сплю, но даже сплю целеустремленно.»
- …ну, что, пойдем в воскресенье?
- Конечно, я гляну сеансы и отправлю тебе, ок?
- Да-да! Только не забудь.
Как будто я когда-нибудь забывала. Воссозданный диалог является аналогом того, как мы строим планы на воскресенье. Эта девушка – моя лучшая подруга, я могу построить в голове любой разговор с ней, и потом на практике ее ответы, скорее всего, будут похожими на те, что придумала я. Уверена, она может точно так же. Такие дела. Не повезло нам в плане разных школ, но что значит школа на протяжении тринадцатилетней дружбы? Я знаю, что могу приехать к ней за шесть минут на велосипеде, покричать под ее окнами, и она выйдет, совсем как раньше. И устроит выговор: «Ну неужели нельзя было позвонить, когда ты там на полпути была еще?»
Есть и другие. Другие бесконечно далеко. До них можно дотянуться, только прикоснувшись к монитору. Так они и становятся самыми близкими, невзирая на сотни километров. Здесь уже так просто не сесть на поезд, надеясь, вдруг время столкнет вас нечаянно в одном и том же месте. Время никогда ни было сильнее расстояния, тем более, время есть лишь его составляющая. Не менее разрушительная, между прочим, чем скорость.
Но это секрет.
Не говорите никому.
То, что осталось так мало времени, и достигнуто тоже мало, вина одной лишь скорости.
Так что на поезд в 8:05 я стараюсь не опаздывать. Скорость должна быть быстрая и постоянная, ведь придерживаться ее не так уж сложно, когда расстояние заведомо известно. Черт его знает, ради чего я пускаюсь в такую демагогию, но отчего-то она мне кажется чрезвычайно важной.
Удивительно, как повседневные вещи могут внезапно заставить открыть новый документ и заполнить страницы словами за пару часов, и как сложно их контролировать, и это ни с чем несравнимое чувство ленивого вдохновения, когда не знаешь, зачем разливать потоки мыслей снова, но не можешь остановить себя. Писать стихи на коленке в метро – та еще романтика. Но коленку неплохо заменяет телефон в руках (со своими минусами – по крайней мере, на бумаге рядом стоящие не могут разобрать почерк, моя паранойя спокойнее, чем в случае с телефоном), а кучу исписанных тетрадей, как в восьмом классе, побеждают монитор и клавиатура. Они же становятся врагами, когда надо, еле понимая собственный почерк, перепечатывать что-либо из этих самых тетрадей ради интернетов. Самое неблагодарное занятие. В котором сам же и виноват, потому что либо контролируй себя и пиши, когда для этого есть все удобства, либо води ручкой по бумаге, но не жалуйся потом на последствия.
Я хорошо переношу последствия. Но обида на человечество, когда нужный поезд приходит в 8:06, невыразима. Как будто из-за мелочи весь день насмарку. Никакой катастрофы не происходит, но что-то меняется, чего-то мучительно не хватает, как воздуха, возможно, из-за осознания допущенной ошибки, с одной стороны, от меня не зависящей: нарушено правило. И это не так, как в Хогвартсе – нарушил правило, и получай дозу приключений на свою голову, друзей прихвати. Есть, правда, одна похожая деталь.
Там поезд, тут тоже поезд. Там поезд у всех, тут поезд у меня. И ждем мы их, готова поспорить, с одинаковым волнением.
Меня на станции узнают кассирши и те женщины, которые крутят педали в своих будках, чтобы работали эскалаторы. Когда я несусь по эскалатору, чтобы успеть, на мгновения мы встречаемся с ними взглядами, и они, кажется, привыкли к моей вечной погоне за вагонами, и даже относятся к этому с пониманием. А спрыгивая, я чувствую себя Джоном Эгбертом, не меньше. Do the windy thing, Polina. Все-таки мы с Джоном одинаковые задроты, просто он умеет летать, а я только думаю, что умею.
Для тех, кто не научился летать, поезда и придумали. Один из них я присвоила себе, совсем недавно, если честно, но если вы до сего момента честно прочитали всю мою писанину, думаю, вы не усомнитесь в том, что поезд этот действительно мой. Пока еще.
Но я не прочь разделить его с кем-нибудь еще. Только одним, возможно, я ведь не люблю большое количество людей. Да и мне все равно за эти месяцы досталось поезда больше. Я же не жадная, чтобы не поделиться на пару дней, если правда нужно.
Пока вы читаете и пытаетесь вникнуть, в чем же смысл трех тысяч слов, уже написанных здесь, я окончательно убеждаюсь в том, что развела все не зря. Вдруг именно ради внимания все это и было начато? Но это слишком просто, да? Оставьте женщину одну, у нее появляются Мысли, и она начинает их Думать. Бойтесь женщин вообще и, по возможности, с ними не связывайтесь. А то нарветесь на какую-нибудь помешанную, которая, опаздывая на поезд, как я, заденет вас нечаянно и скинет на рельсы. Такие вот они, коварные.
Коварные коровы.
А, может, это скомканное повествование и вовсе не обо мне. Оно о поезде или о метро вообще. Если бы главной героиней была я, справедливо было бы поезду догонять меня (Льву Николаевичу привет), но я не ухожу даже на второй план – я оттуда и не выходила, начнем с этого. Оно вырастает из чувства тоски, порабощенной безумием, в преддверии конца, который является и началом. Никогда бы не подумала, что буду воспринимать конец одиннадцатого класса так болезненно. Никогда бы не подумала, что всех одиннадцати лет окажется мало.
- Осторожно, двери закрываются…
Ни одно слово не написано здесь случайно.
- Следующая станция…
И это все является продолжением любой моей писанины, созданной раньше. Следовательно, тоже имеет право на существование, вот так, ненавязчиво, без сюжета, написанное только затем, что так было нужно. Гораздо приятнее наблюдать за лениво ползущими электричками с моста и отражениями домов в лужах, чем подойти, наконец, к завершению рассказа, у которого нет никакой искрометной задумки.
Вот теперь можно обижаться. Только не упускайте свой поезд. Как бы я ни гналась за своим, скажем прямо, я неизменно его упускаю.
И это неправильно. Спасибо за внимание.
@темы: ориджинал, я вижу разноцветных гусей